После реогранизации я убрал с сайта часть материалов. Например, когда-то здесь лежал небольшой отрывок книги Джеймса Мишенера «Гавайи» (Hawaii
Кстати, небезызвестный Стивен Кинг когда-то «проехался» по романам подобного типа (насколько я помню, он даже упомянул имя Мишенера). Мол, литература — это развлечение, а все попытки сделать её чем-то другим, приписать ей функции образования, просвещения — чистый бред. Кто хочет просвещаться — садится за книги по философии, экономике и т.п. Если же человек берёт в руки художественную книгу, то он хочет чего-то другого.
Если вы считаете Стивена Кинга авторитетным писателем и безоговорочно принимаете его точку зрения, помните о том, что каждый человек в конечном итоге формирует такую философию, которая оправдывает его способ существования. Кинг изначально нацелился на литературу ужасов, а её основная задача — покачать адреналин, играя на страхах. Это развлечение почти физическое (что такое адреналин как не физический факт?), неудивительно, что ужасы пользуются огромной популярностью (достаточно взглянуть на новинки кинопроката). Собственно, Кинг вообще преобразовал это направление, выведя литературу ужасов на новый уровень, уже поэтому ему можно многое. Однако даже Кинг со всей своей популярностью не может противостоять неустанному давлению со стороны интеллектуалов, критиков, да и со стороны общества в целом: «литература должна учить», «литература должна просвещать», «хорошие книги отличаются от макулатуры высокими моральными ценностями и чем-то там ещё».
Словом, давление существует, игнорировать его очень трудно, поэтому у писателя есть два выхода: изменить свой стиль и содержание своих произведений в угоду критикам (этот путь обычно заканчивается провалом), или же сказать: «так, как пишу я — правильно, остальное — бред». Из примера выше мы видим, какой путь выбрал Кинг. И то, что он — успешный автор, отнюдь не подтверждает правильность его точки зрения, поскольку второе является следствием первого, а не наоборот.
На мой взгляд, литература должна быть в первую очередь разной. Интеллектуальное развлечение имеет такое же право на существование, как и физическое. Так что — поиронизируем вместе с Кингом, а потом почитаем Мишенера.
Кстати, книга «Гавайи» была в первом (или во втором?) десятке книг, прочитанных мною в оригинале. Возможно, именно поэтому она оставила о себе незабываемые впечатления. Читать на другом языке — это всё равно, что учиться читать заново. Образы вдруг становятся ярче, фразы — неожиданнее, где-то под строчками таится глубокий смысл, загадка. Не все слова знакомы, смысл идиом не всегда угадывается — такое впечатление, будто мы снова попали в детство. А там и солнце было ярче, и трава зеленее…
Впрочем, в те времена ещё не существовало переводов Мишенера, так что моё любопытство неудивительно (хорошо известный автор исторических романов, которого почему-то не переводили!). Но нелюбовь к переводам выработал у меня другой писатель.
Этим писателем был… Стивен Кинг.
Интересно, что эта статья оказывается театром двух актёров.
К творчеству Кинга я начал приобщаться на русском — книгой «Талисман» (написанной в соавторстве с Питером Страубом). Книга мне понравилась, но хватать следующую я не спешил: возраст безумного поглощения всего подряд уже прошёл. К тому же, вокруг было ещё много чего интересного.
Потом я уехал в Германию, и на пять лет переводы для меня исчезли. Не полностью: Кастанеду я читал все-таки на русском, — но в подавляющем большинстве. Впервые зайдя в Hugendubel, я ощутил себя в раю: такие книжные магазины раньше существовали для меня только в самых смелых мечтах и в Москве на Новом Арбате.
В Германии я продолжил исследовать Кинга — естественно, на английском. Попутно читал всякое другое — я ведь учился в университете. На полке стояли грозные тома по информатике, которые мне нравились не меньше Кинга (чем Эндрю Таненбаум хуже?), и невзрачные брошюрки по математике, вызывавшие у меня смешанные чувства. Какие именно «смешанные»? Ну, время от времени я чувствовал себя идиотом. Если линейная алгебра и всякие многомерные пространства давались мне с умеренным трудом, то анализ требовал изрядных умственных усилий. Я сравнивал эти усилия со своими затратами на математику в школе (там мне доводилось участвовать в олимпиадах) и приходил к выводу, что либо я поглупел, либо немецкие школы дают гораздо больше материала. Как оказалось, второе тоже верно: мой немецкий одногруппник говорил, будто весь последний класс они занимались комплексными числами, а нам в школе об их существовании только намекнули.
Впрочем, моя школа специализировалась по английскому языку, да и песня совсем не о том. Но в завершение математической картины скажу об одном факте, который знаю не понаслышке. Математика кое в чём очень похожа на игру на фортепиано. Один известный пианист на вопрос о том, почему он — великолепный мастер — продолжает заниматься ежедневно, ответил: «Если я не играю один день — замечаю я. Если не играю два дня — замечают мои друзья. Если не играю три дня — замечает публика».
Вернувшись из Германии, я приобрёл очередную книгу Стивена Кинга. В переводе, разумеется. Стал читать — и поймал себя на мысли: что-то не то. Кинг вроде бы писал ярче, интереснее, вкуснее. Может, книга неудачная, халтурная?
Нашёл оригинал. Открыл. Читаю — всё хорошо, Кинг в своём репертуаре. Открываю перевод — не то. Блеклые слова, странные обороты, игра смыслов где-то потерялась.
Возможно, мне просто не повезло с переводом — такое тоже бывает. Но с тех пор я убеждённый приверженец оригиналов.
Правда, есть одна сфера, где дела с переводами обстоят, пожалуй, ещё хуже. Гораздо хуже. Это — фильмы.
Благодаря DVD мы получили возможность выбирать оригинальную звуковую дорожку за те же деньги (о, я помню, сколько стоили видеокассеты на английском в конце девяностых!). Это привело к тому, что современных образчиков переводного искусства я почти не слышу. Но когда я это слышу… Никак не возьму в толк, почему современные студии перевода ещё не разгромлены «благодарными» зрителями.
То, что качество перевода не на высоте — ладно. В «Играх разума» Джон Нэш, заметив наблюдающего за ним агента, спрашивает: Big brother? — что переводчики по каким-то совершенно непонятным соображениям перевели как: Большой босс? Может, я в своё время читал какой-то неправильный перевод «1984» Оруэлла?
В результате современных переводов язык становится неестественным и вычурным, откуда-то появляются поэтические стилизации и прочие навороты, тогда как в оригинале всё звучит просто потрясающе — современно, красиво, естественно. За примерами далеко ходить не нужно — взять хотя бы тех же «Пиратов Карибского моря». Или, по отзывам, «Трою». Попробуйте поговорить таким языком с друзьями.
Но где творится полный беспредел, так это в озвучке. Люди, озвучивание фильма — это актёрская работа! Она должна соответствующим образом оплачиваться, и на неё нельзя приглашать студентов с мехмата, которым срочно требуется подработать на ящик пива.
Какое-то время я думал, что переводы мне не нравятся просто потому, что сначала я смотрю фильм в оригинале и, соответственно, привыкаю к тем голосам, к манере говорить. Это вполне естественно: человек консервативен. Сейчас, когда много римейков старых песен, вы можете услышать от старшего поколения: а вот раньше эту песню пели гораздо лучше.
Потом случилось нечто, опрокинувшее эту точку зрения и доказавшее мне, что переводы и озвучка всё-таки имеют большее значение, чем консерватизм. Я посмотрел фильм «Хороший год» (с Расселом Кроу) в переводе, и он мне не понравился. Потом я посмотрел его в оригинале… и впечатление изменилось.
Чем отличается сногсшибательный спектакль от провального? При прочих равных условиях — игрой актёров. А это — не только позы и жесты, это — голос, его тембр, слова. Звук.
С книгами в этом отношении всё-таки проще. Даже ужасные переводы начала девяностых с неожиданными запятыми между подлежащим и сказуемым многие вспоминают с ностальгией (впрочем, у этих переводов наличествовало одно несомненное достоинство: они были почти дословными, то есть, по крайней мере, не искажали текст автора). И потом, книги все-таки меньше работают с нашими органами восприятия, и больше — с воображением. А воображение — штука хитрая, оно способно видеть даже сквозь вуаль плохого перевода.